[indent] Глупо было бы сейчас врать, будто бы Гвендолин не умела выражать собственных эмоций с самого рождения. Глупо было бы говорить, что она никогда не плакала натурально или не кричала от боли. И уж совершенно точно абсурдом было бы заявлять, будто бы Гвен желала этого с самого первого своего дня на этом свете. Однако социопатами не рождаются. Ими становятся ввиду длительной череды определенных событий, собирающихся словно коржи и крема вокруг причудливого каркаса огромного торта, и всей прелестью этой болезни является то, что на пухлые горы взбитых сливок можно уместить сколько хочешь вишенок. Сотни "жирных точек". Тысячи "последних капель". В какой-то момент ты начинаешь с особым увлечением коллекционировать собственные пороки, желая знать не столько куда они заведут тебя, сколько каков будет конечный исход всех этих мытарств. Впрочем, было бы скучно просто так ждать результатов. Увлекает сам процесс. Даже сейчас, даже в тот момент отчаяния и боли, который, казалось бы, должен был лишить ее чувств, голоса и рассудка, она чувствует интерес. Интерес и...
[indent] Гвен старается не закричать. Она это умеет, она училась этому столько лет. Быть безразличной и чрезвычайно выносливой, быть сильной для того... для того, чтобы постоять за Крис. Девушка маскирует свой крик под вздох, и поэтому он получается значительно более громким, рваным, больше похожим на скуление раненного зверя. Бледная тонкопалая рука сама собой прижимается к груди, словно старается на физическом уровне заглушить любой звук, готовый вырваться из приоткрытого рта.
[indent] Кристин слишком похожа на спящую, а кровь, залившая белоснежный кафельный пол, деревянные этажерки и ее передник кажется такой бутафорской. Она запуталась в каштановых волосах, сделав их похожими на зловещие сосульки, и выглядит так, будто итальянская служанка уснула в луже вина. Говорят, если подогреть красное испанское, добавить в него желатин и немного остудить, цвет и консистенция окажутся довольно схожими.  Она ведь вполне могла так сделать. Кристин. Она любила довольно странные развлечения, она довольно часто шутила невпопад. Они с сестрой не были ни слишком похожими, ни слишком разными. Они были двумя частями одного паззла. Идеально собранной головоломкой. Воспетой в преданиях древних эллинов парой отчаявшихся душ. Пигмалионом и Галатеей.
[indent] Да. Гвендолин всегда ощущала Кристин своей Галатеей. Она создала ее. Она взяла в своих руки этот блистательный и необработанный кусок мрамора и не всегда уверенной, но твердой рукой вытесала из него именно то, что ей было необходимо. Она была ее совершенством. Ее любимым творением. Не тем наваждением, что Кристин испытывала по отношению к ней, но чем-то намного большим. Она была ее ребенком, которого она вскормила собственным молоком, ее великолепным вишневым деревом, которое выросло из сплюнутой в саду косточки. И сейчас она лежала в луже собственной крови, и грудная клетка ее не вздымалась под мерным дыханием. Уголки рта не стремились скривиться в усмешке. Маленькая венка на запястье не билась едва ощутимым пульсом.
[indent] Гвендолин медленно приблизилась к телу, смотря на него одновременно с непониманием, отвращением и желанием. Ей говорили, что трупы омерзительны. Что они сочатся гноем и нечистотами, что в развороченном чреве копошатся черви, что запах мертвечины настолько сладок, что разъедает слизистую. Кристин не выглядела такой. Она не была бледной, обглоданной дикими животными или подающей хоть какие-то признаки того, что жизнь покинула ее. Гвен даже позволила себе мыском утонченной остроносой туфли ткнуть ее в сгиб локтя, будто проверяя, завладело ли телом ее сестры трупное окоченение. Лишь неестественный угол, под которым вдруг выгнулась рука, заставил ее испуганно сжать губы. Опустившись на корточки, девушка аккуратно убирает тонкую прядь от ее лица. Ее собственные волосы волной цвета горького шоколада падают на щеки, закрывая лицо и единственное доказательство страха Гвендолин - скупую слезу. Но не сожаления. Страха. Страха за то, что этот дом принял в себя монстра, и этим монстром не была ни она, ни ее сестра. Могла ли старуха Марони прознать что-то и натравить кого-то на нее? Вряд ли. Дама едва сводит концы с концами.
[indent] Под кончиками бледных пальцев не ощущается тепла, когда она гладит сестру по линии ключиц. Кровь не хлещет из раны фонтаном, грудь все еще не вздымается от дыхания. Время замерло, остекленело в глазах малышки Кристин. Гвендолин смотрит в ее лицо, в свое лицо и не видит в нем ни одного признака жизни. Если бы только она могла спасти ее. Если бы только... зачем? Итальянка склоняет голову и завороженно отводит взгляд. Они любила ее, своей особенной любовью, любила больше всего на свете. И все же даже от нее не утаилось, насколько легче ей стало дышать, когда она бросила первый беглый взгляд на окровавленное тело. Она любила ее, но Кристин всегда требовала большего. Она требовала того, что сестра не могла ей дать.
[indent] В темной кухне горела лишь слабая лампа над раковиной, и тишина, сгустившаяся вокруг двух совершенно одинаковых тел, словно острым клинком была распорота ударом настенных часов. Он на долю секунды оглушил Гвендолин, после чего заставил ту будто бы очнуться ото сна. Ей казалось, что она стоит здесь целую вечность, но на деле прошла всего минута.
[indent] Истошный женский крик наполнил дом старухи Марони спустя всего секунду после того, как часы пробили час ночи. Его обитатели повскакивали со своих постелей и побежали на шум, а Гвен тем временем стукнулась коленями о пол и припала к телу сестры, обняв его и укачивая, словно засыпающее дитя. Первой в дверях показалась Ларисса, которая сдавленно крикнула, но к вою итальянки не присоединилась. Прачка качала головой и прикрывала ладонью рот. В ее мозгу уже копошились мысли о том, что нужно вызвать копов. Второе убийство за год в этом доме. И если она подозревала Кристин в первом, то сейчас женщина терялась в догадках. За Лариссой показался молчаливый садовник, который встал, точно вкопанный, и лицо его побледнело от страха. Где-то вдалеке кричала старуха Марони, но ее голос потонул в бесконечном вопле Гвендолин. Чем дольше и громче был ее крик, тем менее прочной и твердой становилась оболочка ее панциря, сковывающего эмоции. Чем сильнее намокала шерстяная юбка от разлитой по полу крови, тем легче ее глазам было исторгать из себя слезы. Чем больше сбегалось людей вокруг нее, тем больше она верила сама себе, заходясь в рыданиях и трепав тело Крис, точно куклу в руках.
[indent] - КТО?! Кто это сделал? - стенала она, то прижимая к себе труп сестры, то отбрасывая его, как нечто отвратительное и мерзкое. Она поднимала заплаканные глаза на жителей дома и вглядывалась в их лица, будто стараясь различить в них виновника. Она подскакивала и принималась оглядывать окна и двери, чтобы обнаружить на них спиленные замки или оставленную убийцами брешь. Она вновь и вновь падала на колени, и волосы, уложенные в аккуратную некогда прическу, растрепались и наэлектрилизованной паутиной собрались вокруг ее головы.
[indent] Она не помнит, как за окнами завыла сирена, как двор их дома озарился белоснежным светом фар полицейских машин, она не помнит, как чьи-то руки поднимали ее, ставили на ноги и тащили куда-то в гостиную. Она не помнит самого допроса, не помнит, как дрожащим голосом пыталась обвинить всех и каждого, в том числе призрак умершей дочери хозяйки. Все, что она помнит - это как едва подрагивают ее плечи, когда она сидит за стойкой на кухне, а Питер подносит ей бокал красного вина. Его цвет отчетливо перекликается с цветом алого пятна на полу - его запретили убирать до утра, когда приедут криминалисты.
[indent] - Кто мог сотворить такое, Пит? Зачем?..- рассеянный взгляд ловит портсигар в виде мягкого кошелька с россыпью жемчужин на нем и пальцы сами тянутся к одной из горьких крепких сигарет. Гвендолин сует ее в зубы и чуть привстает на высоком стуле, чтобы подтянуться к Уорносу и тот помог ей прикурить.