How'd I wind up here again?
It's like I'm always getting blood on my hands.

Мокрые, сильно вьющиеся от пота волосы липнут на лоб Харриса. Он ворочается, продавливая затылком подушку до матраса; на напряженных руках, комкающих простынь в кулаки, четко проступают вздувшиеся вены. Брент начинает задыхаться. Ему страшно, но не под силу стряхнуть с себя сонный паралич, вернуться в реальность.
Он знает, что на самом деле в его комнате тихо, только тикают часы и шумят лопасти вентилятора. Нет никакого надрывного плача, цепенящим холодом проникающего под кожу. В спальне пусто. Харрис не заводил домашних животных. Некому скрести половицы когтями, скулить, мяукать, как-то иначе беспокоиться о его пугающем состоянии. А во сне комнату населяют тени. И посередине, на коленях, стоит Полли. Она рыдает, размазывая по щекам текущую из-под закрытых век кровь. Харрис же будто бьется о бетонную стену, пытаясь подойти к дочери, но не может продвинуться ни на дюйм.
[float=left][/float]Он знает – уже изучил – что это игры подсознания. Понимает, что таким образом его организм пытается бороться с постоянным психологическим и эмоциональным стрессом. Брент всякий раз испытывает ужас, просматривая от начала и до конца все эти смоделированные его мозгом видения с Полли в главной роли. И ничего не может поделать. Одновременно хочет и не хочет контролировать свои сновидения, избавиться от них. С одной стороны, они причиняют ему массу страданий. С другой – только так, иррационально, он может находиться рядом с ней.

Here I am alone again.
Alone again.

Когда Харрис отдергивает тяжелые пыльные занавески, щурясь от бьющего в глаза света, за окном начинает смеркаться. Он проспал вчерашний вечер, всю ночь и половину следующего дня. Одеревеневшие, затекшие мышцы ноют от малейшего движения. Даже снять влажную футболку для Харриса задача почти непосильная. Он садится на краешек постели, не утруждая себя тем, чтобы натянуть сбившуюся простынь на матрас, и запускает пальцы в отросшие, спутанные волосы. Всё тело Харриса болит: тупо, надсадно, будто его ночь напролет били палками.
Брент помнит, что обещал себе выйти сегодня из дома. Он механически, бездумно принимает душ, выбирает свежую рубашку, причесывается, читает рецепт лекарства – в который раз, не понимая при этом ни единого слова. Ему слишком тяжело и пусто, чтобы думать, вникать во что-либо.
Большую часть времени Харрис молчит. Он пишет письма неизвестным адресатам, в которых рассказывает о своих обидах – так просит его психотерапевт. На приемах Брент пытается открыться, но каждое слово выцеживается подобно капле воды из туго проворачивающегося крана. Харрис, возвращаясь в свой унылый, неживой дом, и оставаясь со своими мыслями один на один, предпочитает малодушно считать, что дело в докторе-мозгоправе. Он не умеет разговорить пациента. Не знает, какую болячку сковырнуть, чтобы полился отравляющий нутро гной.

How come nothing ever lasts?
It goes from good to bad to worse so fast.

Брент как будто живет по рецепту. Он продолжает существовать только потому, что у него есть бумажка, которую надо отнести в аптеку и получить взамен пузырек со стикером «Б.Харрис». Он пьет антидепрессанты исправно и стабильно, беспрекословно слушаясь предписаний.
Только вот после месячного курса состояние Брента ничуть не улучшилось. Мужчина без удовольствия вспомнил, что он и сам врач, но предпочел тут же об этом забыть. Нет, пусть настоящий практикующий доктор следит за ходом реабилитации. Самолечением он заниматься не станет. Но медикаментозная терапия подобрана явно неподходящая. Харрис уже заметил проявление побочных эффектов, правда, не успел о них сказать. Точнее, не захотел. Не своему психотерапевту.
Был человек, у которого Брент считал возможным дополнительно проконсультироваться. Харрис не возлагал на этот визит каких-то надежд, как не испытывал и особого доверия к Джеремайе Аркхэму. Последнее было вполне оправдано: Брента с главврачом психиатрической лечебницы не связывали дружеские отношения, да и доверять кому-то в принципе, тем более заочно, для Харриса было непривычно. Но спросить мнение психотерапевта, зарекомендовавшего себя лучшим в Готэме, будет не лишним.
Хотя бы для того, чтобы поставить галочку – «Я что-то сделал».

Tell me why
Does everything that I love
Get taken away from me?

[float=right][/float]Харрис не думал, что к доктору Аркхэму будет так просто пробиться, но Джеремайя ответил сразу и благосклонно. Обещал, что будет ждать его.
В сопровождении двух охранников Брент впервые в жизни ступает под гнетущие своды лечебницы для психически нестабильных людей. Он старается не смотреть по сторонам, чтобы ненароком не начать представлять себя сидящим в одной из зарешеченных клетушек. А такими темпами ему недолго сюда загреметь в качестве пациента на постоянной основе.
Харрис решает, что этого он точно не хочет. Пытается воскресить прошлого себя, стянуть с того Брента маску успешного хирурга и навесить её на заросшее щетиной лицо жалкого подобия, в какое он превратился после смерти дочери. Старается за несколько минут хотя бы сделать вид, что он почти тот же самый человек, с которым доктор Аркхэм познакомился на слете ведущих медицинских специалистов Готэма.
Брент ежится от неприятного ощущения. Он чувствует себя заключенным, стоя между двумя рослыми парнями в форме и ожидая, пока секретарь Джеремайи доложит о его прибытии. Время для личной встречи выбрано самое подходящее. Сотрудники, не привязанные к наблюдению за больными, торопятся по домам. Вряд ли кто-то сможет нарушить приватную беседу в кабинете главврача.
- Доктор Аркхэм, - без улыбки, сухо здоровается Брент, едва заметно кивая шагнувшему навстречу рослому, подтянутому мужчине. – Спасибо, что согласились уделить мне время, - Харрис крепко пожимает руку Джеремайи, почти тут же расцепляя пальцы и заводя ладонь чуть за спину. Долгий тактильный контакт Брент не в состоянии поддерживать, это его нервирует. – Наконец я сам увидел то, о чем все так много говорят. Вашу клинику, - уточняет Харрис и сдавлено хмыкает. - Кто бы мог подумать, что мы с вами снова встретимся именно в этом месте.

Харрис присаживается на предложенное Джеремайей место, поблагодарив главврача за любезность легким кивком. Брент держит подбородок опущенным, глядя себе под ноги. Он избегает смотреть доктору Аркхэму в глаза, равно как и изучать обстановку кабинета. Харриса ещё не покинуло гнетущее ощущение, поселившееся внутри за время короткого пути по коридорам клиники. В рабочем помещении Джеремайи нет убогих колченогих столов и стульев, не лежат шприцы и лотки с лекарствами, но дух – болезненный, каждым вдохом наводящий оторопь воздух, пропитанный запахом застоявшегося отчаяния, – проникает сюда даже через толстые, старинные дубовые двери. Брента смущает мысль, что он сам же этот душок сюда и приволок: своё собственное мучительное горе, на которое осела по дороге пыль безумия тех заключенных, что пялились на Харриса через решетки. Чтобы освободиться от оков невидимого савана, Брент расстегивает пуговицу на пиджаке и откидывает полы назад. Так становится чуть удобнее и легче.
- Не многое. Я и не рассматривал. Не на экскурсии ведь. Но то, что я заметил, произвело на меня впечатление. Признаться, неблагоприятное, - речь Брента обрывиста, фразы интонируют безапелляционной завершенностью. Давняя привычка отдавать приказы в операционной переменилась в речевую манеру поведения человека резкого, и вместе с тем неуверенного. Словно начни Харрис разливаться соловьем и демонстрировать богатство словарного запаса, он вызовет тем самым недоумение окружающих и сомнения на счет своей серьёзности. – Есть ли вообще подходящее время для того, чтобы забежать в психушку, доктор Аркхэм, - резонно подмечает Брент, сцепляя ладони в замок и устраивая локти на разведенных коленях – сиденье дивана слишком высокое, чтобы комфортно на нём расположиться. – Не обижайтесь на меня, я слишком далек от романтизации психических заболеваний, - пытается смягчить некоторую грубость Харрис.
Он укоряет себя за то, что никак не может собраться. Брент делает вид, что пропускает мимо ушей профессиональную похвалу главврача лечебницы, но, на самом деле, его коробит от лестных оценок Джеремайи. «Спаситель Готэма», «эскулап высокого полета»… Как гвоздем по стеклу.
- Спасибо, но я сейчас не употребляю алкоголь, - отказывается Харрис от предложения доктора Аркхэма, стараясь снабдить тон голоса ноткой благодарности. – Чай будет в самый раз. Если вас не затруднит.
Едва Джеремайя покидает кабинет, Брент устало откидывается на спинку дивана и, сняв очки, с силой надавливает пальцами на глазные яблоки. [float=left][/float] Ему хватает концентрации внимания, чтобы понять, насколько отталкивающе он себя показал в первые же минуты приема, на который сам напросился. Легкая перемена темы, предпринятая доктором Аркхэмом, чтобы помочь пациенту расслабиться, как и его уход, направленный на то, чтобы Брент побыл наедине с собой и успокоился, производят тот эффект, на который было рассчитано. Харрис наконец осматривается. Он встаёт и делает небольшой круг, разминая мышцы. Обстановка кабинета исполнена со вкусом: сразу видно участие человека, желавшего сделать место, где он планирует проводить большую часть времени, полностью подобающим запросам. Книжные полки, интерьерные мелочи, даже картотека – всё пребывает в порядке и гармонии.
«Вот как выглядит настоящая операционная для мозгов», - внезапно заключает про себя Брент и мысленно усмехается своему предположению. Эта комната, чуть запыленная, застланная коврами, поглощающими шум, напичканная безделушками, непривычна и чужда Харрису. Даже вызывает тревогу, немного пугает, хотя более испытывающего на прочность места, чем стерильный бокс, где Брент орудовал скальпелем, ему до сей поры было трудно вообразить.
От темной жидкости в чашках, принесенных Джеремайей, исходит приятный, терпкий аромат. Харрис медленно, глубоко вдыхает, и по его телу разливается покалывающее тепло, будто он уже успел отпить заваренный главврачом напиток. Брент протягивает руку и неудачно берется за ободок чашки – чай слишком горячий.[float=right][/float]
- Могу я попросить вас… - поморщившись, Харрис потирает между собой обожженные подушечки пальцев. – Не называть меня «доктор». Это уже не обо мне. Моя практика закончилась несколько месяцев назад, и я не планирую её возобновлять. Теперь я никакой не спаситель и не птица высокого полета, - мужчина говорит монотонно, без эмоций: размеренно объясняет собеседнику, как обстоит положение дел на сегодняшний момент. – Так что я был бы вам очень признателен, если бы обращались ко мне просто Брент.
Харрис выдавливает смутное подобие улыбки и поднимает глаза на доктора Аркхэма. Взгляд, который Брент всё это время прятал, обращается прямо в лицо Джеремайи. Отрешенный, усталый, но внимательный. Взгляд хирурга, разрезающий одежду, эпителий, плоть – всё до внутренностей, которые поразила болезнь. Харрис готов смотреть так до тех пор, пока не убедится, что главврач его действительно понял – он никуда не торопится. Но Джеремайя быстро удовлетворяет просьбу Брента доброжелательным согласием, и мужчина с облегчением переводит дух. Если бы он не изъявил сразу своё пожелание, общаться дальше ему было бы сложнее.
- Я нуждаюсь в вашем профессиональном мнении, доктор Аркхэм. После некоторых событий в моей жизни я обратился к услугам психотерапевта, - Харрис никак не может сглотнуть – горло словно сдавили холодные твердые пальцы. Он, пытаясь двигаться непринужденно, склоняется к журнальному столику и отпивает чуть подостывший чай. - Меня, в целом, устраивает, как проходят наши сеансы, но есть одно небольшое «но».  Примерно полтора месяца назад мой врач определился с диагнозом и порекомендовал провести медикаментозное лечение, в дополнение к нашим беседам. Он выписал мне препарат, и я его принимал. Принимаю до сих пор, - уточняет Харрис, глубоко вдыхая. Мужчина замолкает на пару секунд, судорожно обтирая влажные ладони о ткань брюк. – Некоторое время назад я заметил, что моё самочувствие после этих таблеток ухудшается. Врач сказал, что это нормальная реакция, и в дальнейшем всё стабилизируется. Вроде как у этого лекарства накопительный эффект. Просто меня беспокоит, как организм реагирует на лечение. Может быть, я зря переживаю…
Спохватившись, Брент ощупывает пиджак обеими руками по бокам. Обнаружив искомое, он достает из правого внутреннего кармана желтоватый листок, сложенный вчетверо, расправляет его и протягивает Джеремайе.
- Я… Я не разбираюсь в фармакологии, - не скрывая некоторого смущения, признается Харрис. – Тем более в транквилизаторах. Чисто теоретически я знаю обо всех побочных эффектах. Также, как и любой, кто прочитал инструкцию. Я напоминаю себе ипохондрика. Каждый день думаю – о, вот, еще и тошнота прибавилась, а всё равно боюсь самовольно перестать лечиться, потому что… Может стать ещё хуже. Но и в овощ превращаться тоже не хотелось бы, - Брент сдавленно хмыкает. – Поэтому я решил обратиться к вам за консультацией.
Поднося к губам чашку, Харрис вполголоса бросает, прежде чем сделать глоток:
- Вдруг мне пора менять психотерапевта. Найти кого-то, кто знает какие-то ещё средства от депрессии, кроме диазепама.

В день, когда похоронили Полин, Брент шёл домой бесконечно долго. Пешком от кладбища, минуя железнодорожные пути, свернув в сторону противоположную той, где находился теперь уже только его дом. Мимо дочкиной школы, вдоль высокой решетчатой ограды, отделяющей просторный двор от проезжей части. У главного входа, на белом широком постаменте, выстроились в ряд фотографии всех погибших в той аварии учеников. Полли улыбалась с черно-белого портрета, прищурившись, из-за чего на её щеках стали видны заметные ямочки. Ленты на траурных букетах, наваленных горой к подножию постамента, хлестко трепал ветер. От порывов крохотные огоньки свечей в высоких прозрачных стаканах теплились у самых оснований фитилей, норовя вот-вот совсем потухнуть. Брент поднял ворот черного пальто, низко опустил голову, прячась, – бессознательно, раздражающе неясно боялся, что его тут увидят.[float=right][/float]
Он прошел мимо танцкласса, где занималась Полли. Не замедлил шаг, почти пробегая перед огромными окнами с закрытыми жалюзи. На углу увернулся от посетителей, выходящих из кафе, где Бренту порой удавалось по вечерам выпить кофе, пока дочь, вопреки всем диетам и режимам, уплетала огромный шоколадно-фруктовый десерт. Харрис понимал, что кормить ребенка таким количеством сладкого неправильно и даже небезопасно, но он и без того чувствовал вину за то, что редко балует девочку, не хватало ещё лишать её маленькой детской радости вместо супа на ужин слопать что-то вкусное.
Дальше был парк, который очень любила Марта. Стоит лишь мельком взглянуть на прибитую дождем траву на лужайке, и в сознании всплывает четкая, пока что не покоробленная временем и потерями картина: они с женой сидят на лоскутном пледе, чуть сбоку хвастается большими желтыми колесами коляска, а чья-то собака активно желает познакомиться поближе с крохотной Полин, которую Брент держит на коленях. Полли фыркает и тянет вперед пухлые ручки, стараясь дотронуться до влажного собачьего носа. Воспоминание рассеивается, как сигаретный дым в холодном воздухе. Яркое и короткое, как вспышка, оно ускользает, оставляя после себя невнятную горечь, которая, впрочем, тоже вскоре исчезает.
Асфальтированные дорожки парка, облагороженные по указанию одного из кандидатов на пост мэра, уступают место неровным, каменистым тропам. Небо беспробудно серое, но Харрис и в сгущающихся сумерках без труда нашёл именно тот куст, из-под которого когда-то выскочила лиса, худая и дикая. Потом снова пути; железные позвоночники, выпрямленные в бесконечность. Неудачная лестница, выщербленная, с качающимися перилами – спускаться по ней можно только размеренно, выверяя каждый шаг, иначе рискуешь скатиться к подножию косогора с переломанными костями. Полли нельзя было ходить здесь одной. Всегда через здание станции, где дежурит полиция, по ровной дороге, освещенной фонарями. И то только в тех случаях, когда Брент не мог сам её забрать или оставить у себя в клинике до конца смены, а это бывало редко.
В конце концов, его встретил камин. Разгоняя темноту в гостиной, разогревая помещение, горячий воздух будто не касался Брента, сидящего прямо на полу, на вытертом ковре, закутанного в плед и безучастно глядящего в пламя.
Его погладили по плечу. Раздался шорох – рядом кто-то опустился и сел.
- Замёрзнешь, - толика беспокойства мелькнула в ровном, тихом голосе Харриса, но он не сдвинулся с места, обращаясь к огню.
Маленькие, хрупкие руки обвили его предплечье. Полли, подтянув колени к груди, прижалась к отцу боком и положила голову ему на плечо. Брент медленно наклонился, пока не почувствовал щекой прикосновение шелковистых волос.
Когда он проснулся, первое, что бросилось в глаза, - это неживое, черное пепелище за закопченной каминной решеткой. Левая рука онемела, как раз в том месте, за которое держалась Полин. Рядом никого не было. Харрис понимал, что просто отлежал конечность, заснув на холодном твердом полу. Но пугающе предпочтительным было всё-таки верить, что это след, это знак, что дочь была здесь вчерашним вечером.
Харрис постоянно ждал, когда же он увидит, почувствует, услышит что-то ещё, что позволит ему чувствовать, что он остался один не до конца. Ждал и в глубине души знал, насколько это неправильно, пагубно. Ему становилось всё хуже, физически и морально, и на рациональном уровне Брент осознавал, что должен это прекратить, пока посттравматические галлюцинации не заменили ему реальность и не свели с ума. Однако признать сердцем, что нужно отпустить, двигаться дальше, он даже и не пытался. По-настоящему больным надо быть, чтобы отказаться от всего этого. От воспоминаний. От ощущения присутствия родного, горячо любимого человека. Когда-то Харрис потерял Марту: забыл её голос, почти не мог вспомнить её лица, только если перед глазами не было фотографии. Он не мог также поступить с дочерью. Иначе у него не останется ничего из того, что обобщенно называется прошлым, историей. Словно он и не жил вовсе: не было семьи, любви, привязанностей.
Говоря о несогласии с выбранным для лечения лекарством, вроде как не желая превращаться в абсолютно бесчувственное, опьяненное транквилизаторами тело, Брент словно хотел продолжать в том же духе, просто сохраняя сознание более-менее восприимчивым. Он знал, что по-настоящему реабилитироваться возможно только искренне нацелившись на благоприятный результат, прикладывая массу сил, потратив много времени. И не считал этот путь своим, потому что был уверен – даже считаясь формально психически стабильным, дееспособным мужчиной, ему так или иначе более не быть нормальным.
Мог ли доктор Аркхэм так сразу понять это, невзначай упомянув о беге по кругу? Комкая и пряча обратно в карман свой рецепт на диазепам, Харрис гонит прочь нервозные, на грани паранойи, мысли. Нет, он не открытая книга, никогда таким не был. Джеремайя лишь строит логические выводы, на основе исключительно медицинских предписаний Брента и своего опыта работы с препаратами.
- Сомневаюсь, что у меня был выбор, соглашаться или не соглашаться. Решившись обратиться к специалисту, я заранее сказал «да» любой помощи, которую мне могут оказать, потому что сам я был не в состоянии справляться. Но вы правы. От хорошей жизни не пойдешь к психотерапевту. Конечно, я надеялся, что появится какой-то просвет. Все на это надеются.
Замолкнув, Харрис крепко сжимает челюсти, так, что его скулы выступают вперёд, и трёт шею сзади, глядя на ровную поверхность журнального столика. Джеремайя подтверждает, слово за словом, опасения Брента на счёт влияния лекарства. Прикрыв глаза и сцепив ладони, Харрис не поднимает головы. Альтернатива состоит сплошь из дилемм, в которых мужчина теряется. Если бы он хоть сам себе, тайно, смог ответить, чего же он на самом деле хочет! Кроме того, чтобы время обернулось вспять. Доктор Аркхэм подводит всё к тому же – надо решить. Решиться. Коль угодно, обратить внимание на его собственный печальный, но поучительный пример.
[float=left][/float] Харрис снимает очки, кладёт их на столик около своей чашки и медленно поднимает на Джеремайю тяжелый взгляд. В его глазах, позе, выражении лица угадывается смятение, вытесняемое неким неприятием того, что он только что услышал. Брент не без настороженности начинает понимать, что доктор Аркхэм – по профессиональной привычке, разумеется, и, возможно, из искреннего желания оказать содействие, - анализирует одноразового пациента. Иначе объяснить, почему же каждое слово врача звучит поразительно точно соответствующе, почти зеркально тому, о чем думает и что прячет сам Харрис, невозможно.
Наверное, именно этого Бренту так не хватало на приёмах у выбранного изначально психотерапевта. Понимания. Сочувствия человека, перенесшего сходные испытания, боровшегося с похожими переживаниями. Знающего, что такое терять. Харрис был для своего специалиста лишь материалом, структурой, пребывающей в разрозненном состоянии, которое нужно было восстановить в правильный порядок. Поэтому ещё было так сложно говорить с ним. Брент знал, что его не поймут так, как должно. Человеку, не бывшему в положении трагическом, все рассказы о боли, снедающей тоске и убивающем страдании будут казаться эмоционально гиперболизированными.
- Вы вспоминаете так… спокойно. Я догадываюсь, что вам, должно быть, по-прежнему грустно говорить о супруге, но вы справились. Вы больше не скорбите о ней, не так ли. Прошлое перестало вас тяготить, причинять вам боль. Наверное, я… Я хотел бы того же, - набрав в легкие побольше воздуха, Харрис чуть выпрямляется, проводя ладонями по коленям. – Я соболезную вашей утрате, доктор Аркхэм, - добавляет Брент. – И завидую вашей силе воли. Вы нашли выход, смогли подчинить чувства разуму. Я когда-то тоже так умел. Только это и умел, как ни печально, - мужчина позволяет себе неловкую усмешку. – Теперь же что-то в моей голове как будто выключилось. Я не способен контролировать себя как раньше.
Харрис встаёт с сиденья, засунув кулаки глубоко в карманы штанов. Он неспешно проходит мимо доктора Аркхэма, становясь лицом к окну.
- Лекарства действительно должны были избавить меня от депрессивных настроений, - задумчиво, как будто не о себе, говорит Брент. – Освободить моё сознание от тех мыслей, которые не должны там быть. Но я всё равно не могу перестать думать. Обо всём, что произошло и происходит сейчас. Никогда не предполагал, что меня начнёт мотать по психушкам. Что придётся просить кого-то разобраться в том, что со мной творится, потому что я сам уже не могу. Да и сил нет, если честно. Я в растерянности, доктор Аркхэм, - Харрис вполоборота смотрит на Джеремайю, натянуто улыбаясь. – Такое ощущение, будто я… Растворяюсь. В собственных мыслях. Этому где-то есть начало, но нет конца. А из-за того, что я заплутал по пути, я уже не могу вернуться к тому моменту, когда всё зародилось. Сейчас мне сложно всё. Делать однозначный выбор, принимать важные решения. Мне это кажется бессмысленным трепыханием, потому что… По большей части, мне всё равно. Я, может, был бы и рад угодить под поезд, но почему-то судьба не настолько мне благоволит, чтобы сверху скидывать решение всех проблем разом. А раз так… Для начала попытаться бы хоть куда-то шагнуть и удержать равновесие, - несколько секунд помолчав, Харрис безжизненно добавляет. - Вдруг я смогу найти или создать какой-то смысл ради жизни, а не существования.